Дмитрий Касимов: «И у актера, и режиссера перед зрителем большая ответственность»

Как ты стал режиссером? Помнишь тот день, когда ты решил: «Хочу ставить спектакли»?

Дмитрий Касимов: Сначала я мечтал о карьере актера, поступил в ЕГТИ. И вот там у нас два раза в семестр были показы самостоятельных работ – зрителям и педагогам. Мне нравилось самому придумывать композицию, структуру отрывка, выбирать материал, подбирать музыку. Что-то получалось хорошо, что-то — не очень, но из одного такого эксперимента (это было на третьем курсе) по трагедии Софокла «Антигона» вырос целый спектакль, который мы создали сами и представили публике. Это был мой первый спектакль. Я тогда ничего не знал о законах режиссуры, о том, как работать с материалом, как работать с актером, – все делал интуитивно, на ощущениях. Но после этого опыта понял, что мне интереснее быть режиссером, чем актером.

Еще на мой выбор повлияло то, что каждые каникулы я ездил в Москву смотреть спектакли, старался и в нашем городе не пропускать гастрольные показы. Так что к четвертому курсу я был уже достаточно образован и разбирался в современном театре. Потом поступил в ГИТИС на режиссуру и понял, что теперь я там, где должен быть. В институте встретил выдающихся педагогов, режиссеров и своего мастера, гения театра Романа Виктюка. Он, кстати, всегда заставлял нас тренировать профессиональную насмотренность. Однажды пришел на занятие и спросил: «Кто ходил в Большой театр на премьеру “Дети Розенталя”?». Повисла пауза, и стало понятно, что не ходил никто. Тут он как прокричит: «Идиоты! Это гениально!». После этого я сходил на спектакль три раза, потому что это действительно было гениально.

Чем ты руководствуешься при выборе материала, над которым будешь работать? Думаешь ты о зрителе в этот момент или о чем-то другом?

Д.К.: Выбор пьесы или материала всегда происходит по-разному. Иногда пьеса выбирает тебя, а не ты ее. Кстати, именно пьесы я ставлю редко. Чаще – литературные композиции, которые создаю сам. Иногда прозу. В любом случае, в первую очередь я обращаю внимание на тему, которая поднимается в том или ином произведении. Иногда просто становится понятно, на интуитивном уровне, что именно это произведение или эта тема должны быть сегодня осмыслены, поставлены.

О зрителе, безусловно, нужно думать, но так же важно, чтобы и зритель думал о тебе. В прошлом году, помню, шел по Плотинке, и меня окликнули двое взрослых людей – мужчина и женщина. Они подошли и сказали, что им очень нравился спектакль «Оттепель», и как жаль, что больше нельзя его увидеть. Представляешь? Спустя четыре года зрители благодарили так, как будто они были на спектакле вчера. Если ты ставишь постановку, а зритель о ней забывает уже в гардеробе, то это повод задуматься: скорее всего, ты обманываешь не только его, но и себя.

Мне кажется, интуитивно каждый сидящий в зале хочет, чтобы его тронуло, потрясло, ошеломило то, что происходит на сцене, а не разозлило или оставило равнодушным. И у актера, и режиссера перед зрителем большая ответственность.

Профессия режиссера окутана разного рода мифами, сплетнями, скандалами. В твоей жизни было такое, за что сейчас стыдно, что хотелось бы исправить или вовсе не допустить?

Д.К.: В профессии режиссера, как и в профессии дирижера, много туманности, и некоторые представители профессии этой туманностью пользуются. Да, есть поступки, за которые мне до сих пор стыдно. Например, на постановке одного спектакля я был взвинчен, и один актер (можно было бы даже сказать «мой актер», потому что я привел его еще студентом в этот театр), который меня уважал и не мог мне возразить, говорил реплику, как мне показалось, не точно. Я привязался, не слушал доводы о том, что он говорит по тексту, в общем, не сдержался и начал кричать на него при всех. Из-за ерунды по сути!.. Конечно, я мог оправдаться и своим нервозным состоянием, и просто тем, что я – режиссер. Но ведь суть в том, что актер тебе не может ничего ответить – он беззащитен. И просто затаит, накопит эту обиду, а потом она у него выльется на кого-то другого или будет разъедать его самого. Возможно, для кого-то это и ерунда, но мне все еще стыдно. Я до сих пор ясно помню, как все растерянно стояли и смотрели на меня.

Еще, когда я работал главным режиссером в одном театре, ко мне пришла совсем молодая артистка, студентка. Она скромно пыталась прочесть мне Пушкина. Я хотел, чтобы она сразу начала читать эмоционально, со страстью, оглушив меня своим талантом, а не кокетничая. И стал кричать, как будто ругая ее, провоцируя даже. Она замолчала и заплакала. И мне стало стыдно и горько, что из-за своего плохого настроения и несдержанности я обидел человека, который пришел ко мне в надежде, что сможет быть интересным и нужным… Все это так глупо было. До сих пор хочу ее найти и попросить прощения за тот случай.

Уметь работать с актерами – это самое сложное. Это доверие, уважение, любовь, страсть, восхищение, дисциплина, такт. Ты раскрываешь человеку свои тайны, а он доверяет тебе свои. Это сложные психологические взаимоотношения, даже игра. Я считаю, что актер – властитель дум, проводник. Все зависит именно от него, от уровня и масштаба его личности, от его стремлений, от энергии заблуждения.

Как ты выстраиваешь работу с актерами, службами, с художниками по декорациям и костюмам? Все же очень творческие, эмоциональные личности. Бывали ли сложности?

Д.К.: Нет единой схемы – работа с актерами и постановочной группой выстраивается всегда по-разному, в зависимости от того, где ты работаешь. Когда я сотрудничал с художником Владимиром Кравцевым, то мы придумывали вместе спектакль. Нельзя было просто потребовать от него декорации и потом отдельно ставить спектакль. При том, что Кравцев – художник с режиссерским мышлением, его сценография часто диктует или подсказывает режиссерские ходы и интересные неожиданные решения для актера. Он создал стиль «Коляда-театра». Я помню его спектакли еще 1990-х годов – «Канотье», «Уйди-Уйди», «Ромео и Джульетта», и мне очень нравилось, как он работает с пространством, фактурой, материалом. Конечно, многое, если не все, зависит от твоего замысла, верного разбора материала, от правильного распределения актеров.

Когда все сходится, то, даже если работать не просто и все чувствуют, что может получиться что-то интересное, возникает счастье. Бывает, что процесс идет тяжело, нервно, непонятно, а потом все собирается в единое чудо.

В работе с актером для меня важно, чтобы он открыл в нашей работе что-то новое для себя, встал на новую ступень, а не эксплуатировал свои приемы. Если он вместе с тобой взял новую высоту в профессии – он тебе будет всегда благодарен. Работа с актером для меня – это еще момент доверия. В том смысле, что он доверяет мне себя, свой внутренний мир, свои мечты и надежды, но только на какое-то время, за которое между нами должна случиться некая химия.

Если тебе не нравится то, что ты делаешь, если ты не получаешь от этого кайфа – ты тратишь впустую свою жизнь. «Иди домой!», – как говорил Виктюк. Я стараюсь делать такие спектакли, какие хотел бы смотреть сам, если бы был на месте зрителя. Мне должно это не просто нравиться, а меня это должно удивлять, вдохновлять, ошеломлять. Есть актеры, с которыми мы разошлись, но с которыми я хотел бы снова встретиться и поработать; есть актеры, которые очень хотели бы поработать со мной, но не могут по разным причинам; есть актеры, с которыми уже никогда не поработаешь, потому что они уже ушли от нас…

Спектакль – это самостоятельное произведение. Это уже не литература, не пьеса, это совсем другое. Но спектакль может быть без музыки, без декораций, без сцены, без драматургии, даже без режиссера. Единственное, без чего он точно не может быть – это без актера.

А как ты относишься к критике?

Д.К.: Есть критики выдающиеся, которых надо читать. Это Майя Туровская, Наталья Крымова, Анатолий Смелянский и другие. Это – настоящая критика. Любая статья или книга этих авторов действительно многое раскрывает или дает ключ к пониманию. Но бывает, что для понимания спектакля или фильма критика и не нужна. Мне, например, для того, чтобы быть потрясенным от спектакля Някрошюса или Тьерре, критик совсем не нужен. И так понятно, что это гениальные произведения искусства.

Сегодня часто встречаешь критиков, для которых писать статьи, обсуждать спектакли – это такая ежедневная утомительная работа. Мне кажется, многие из них давно ненавидят театр или не понимают его, но, поскольку они назначили себя критиками, они обязаны все понимать. Часто они нужны, как мне кажется, для того чтобы объяснить всем «гениальность» того или иного нового режиссера, которого не очень все понимают и признают. И люди иногда покупаются на это. Раз какой-то критик сказал, что это гениально, значит так оно и есть.

Я всегда вспоминаю своего мастера Романа Виктюка, который был совершенно равнодушен к критикам: некоторые его очень ругали, некоторые очень хвалили. Он никогда не читал их. Ему было совершенно наплевать на их мнение, потому что его спектакль «Служанки» собирает аншлаги 35 лет в любом городе России, Америки, Израиля, Германии. У него была народная любовь и признание, чтобы там не говорили «критикессы» (как Виктюк их называл) и какие бы ярлыки не приклеивали к нему.

Что касается меня, то я честно скажу, что не особо интересуюсь мнением критиков, которые скажут что-то про мой спектакль. Это ничего не изменит. Тем более, что я часто вижу, что это никакие не критики, а просто девочки, закончившие факультет журналистики, которые высказывают свое мнение, не поняв и не разобравшись в том, о чем, собственно, спектакль. Я сам для себя лучший и строгий критик. Прекрасно знаю, что у меня получилось, что не получилось.

Какой твой самый любимый спектакль из тех, что ты поставил?

Д.К.: Самый любимый и важный для меня спектакль – это «Три сестры» Чехова, который мы сперва сделали с «Молодым театром» в Драме в 2012-м году. Получили за него две премии «Браво!». Для молодого коллектива, который вчера вышел из ЕГТИ, это был настоящий успех. В 2015-м спектакль в театре закрыли, а спустя пять лет к 160-летию Чехова я восстановил его уже с другим составом в Камерном театре, но мы сыграли его всего три раза, после чего моя должность в театре была сокращена… как и все мои 10 спектаклей, которые там шли. Я впервые испытал то, что испытывали выдающиеся режиссеры, фильмы которых клали на полку, а спектакли закрывали.

В постановке 2020-го года был замечательный актерский состав – Чебутыкина играл Владимир Кабалин (это его последняя роль), Вершинина – Гарри Агаджанян, Коля Ротов – Тузенбаха. Спектакль был очень красив, хотя я преодолевал за время работы чудовищное сопротивление со стороны администрации театров при его постановке. Скоро, надеюсь, мы вновь восстановим его, и у публики города будет возможность наконец его увидеть.

Еще один из моих любимейших и важных спектаклей – это «Обэриуты», посвященный поэтам русского авангарда 1930-х годов, которых власть попыталась стереть не только с лица земли, расстреляв и посадив в тюрьму, но и попыталась стереть из истории, уничтожив их литературное наследие. И только чудом жены этих поэтов и друзья сохранили архивы, и спустя много лет произошло возвращение в русскую литературу Даниила Хармса, Александра Введенского, Николая Олейникова и Николая Заболоцкого. У нашего спектакля была схожая судьба с судьбой поэтов. Это был очень важный спектакль и для меня, и для актеров. Во многом он предсказал то, что произойдет через несколько лет. Спектакль руководство не понимало… Но однажды в город приехал поэт Томас Венцлова, он посмотрел постановку и вышел из зала потрясенный, в слезах, очень благодарил меня. «Обэриуты» тоже обязательно со временем вернутся к зрителю. Просто потому, что ботинок можно порвать или украсть, но нельзя украсть идею ботинка. С ней вообще ничего не может произойти.