Александр Вахов: «Никогда не думал, что моя жизнь будет связана с театром»

Изначально я знал тебя, как актера «Коляда-Театра». Расскажи, как ты туда попал?

Я был студентом 4 курса химико-технологического факультета УГТУ-УПИ, и так получилось, что в то время у меня, бедного студента, совсем не было денег, даже на проезд не хватало, и я решил найти подработку. Увидел по телевизору в бегущей строке объявление о том, что требуется работник. А куда и кем – забыл. Но номер записал, запомнил только, что предложение мне понравилось. Позвонил, договорился о встрече. Оказалось – мое потенциальное место работы недалеко от вуза, на перекрестке Ленина-Кузнечной, в подвале. Спускаюсь по ступенькам, слышу: крики, шум-гам, ребенок плачет… Думаю: «Что происходит?». Открываю дверь – шум становится громче. Смотрю: вроде никого не убивают, поэтому я решился и зашел внутрь. Ко мне вышел какой-то мужик в тюбетейке, мы с ним сели на стульчики, поговорили. Он мне показался очень приятным и интересным. Как вы понимаете, это и был Николай Владимирович Коляда. А шум-гам и страшные крики были репетицией спектакля «Черное молоко». Василий Сигарев ставил свою пьесу с Яной Трояновой и Олегом Ягодиным. Об этом я узнал уже позже, а на тот момент мы с Колядой договорились, что я буду приходить по вечерам и монтировать декорации. То есть, занятость предполагалась совсем небольшая. Мне, как студенту, который днем учился, это как раз подходило. Вот так я и попал в театр. А дальше, как говорится, уже совсем другая история.

В какой момент ты понял, что не готов в театре довольствоваться лишь профессией монтировщика декораций? Как пришел к профессии режиссера?

Как пришел? Не сразу (смеется, – прим. автора). Что уж говорить: я в первый раз вообще попал в театр, когда мне было уже 20 лет. Так что какая там режиссура? Я об этом слыхом не слыхивал. Помню, ехали мы куда-то с Колядой на его «четверке», что-то надо было перетащить или перевезти. Разговорились: я тогда, конечно, уже хотел стать актером. А Николай Владимирович говорит: «Зачем тебе быть актером? Вон, иди, будь режиссером». А я отвечаю: «Не хочу. Я даже не знаю, кто такой режиссер». Смешно вспоминать, да. Но на тот момент это было правдой, я не понимал, чем таким занимается режиссер.

Ну а если говорить про мой путь, то тогда, в театре, работая на технической должности, я сначала попытался понять, что вообще происходит, – это был совершенно новый для меня мир. Неведомый мне, таинственный. Меня окружали странные люди, которые делали на сцене странные вещи: переодевались, ходили, говорили чужие слова, скакали, прыгали, пели… Помню, я монтировал декорации для спектакля «Клаустрофобия», он игрался в бойлерной. Разрушенная фактурная кирпичная кладка, трубы, земля, потрепанные стены. Маленькое, вытянутое пространство, очень атмосферное и просто бомбическое – наверное, оно навсегда останется в моей памяти. И тогда я решил: надо посмотреть, что это вообще такое. Зашел в зал, посмотрел спектакль… и вообще ничего не понял. Кто-то ходит, какие-то уголовники… Но в конце меня что-то «кольнуло». В следующий раз решил снова остаться. Потом еще и еще. Так я влюбился в этот спектакль. Меня пробило, прорвало – и я там даже заплакал. Считаю его гениальным спектаклем, в нем суть «Коляда-Театра». Захотел быть ближе к этим людям, на тот момент они казались мне небожителями: Колесов, Федоров, Белова, Чистяков… А как быть к ним ближе? Я же ничего не умею, играть не умею. Как раз в то время Коляда организовал студию, стал набирать желающих учиться актерскому мастерству. Я сказал, что тоже буду ходить. Он меня, конечно, не брал: не пускал, выгонял с занятий. Я тогда еще картавил, кстати. Но решил не сдаваться: стал ходить «в тихушку». Он, видя мое упрямство, махнул рукой: ладно, мол, пусть ходит. И я исправно посещал студию, первый набор, второй, участвовал даже в каких-то отрывках постановок. Он смотрел, смеялся.

На тот момент я с горем пополам окончил институт, учиться на химика-технолога мне уже было совершенно неинтересно. Потому что вдруг передо мной открылся действительно другой мир: волнующий, яркий, экспрессивный, бурлящий. И я там почувствовал себя частью коллектива, частью этой семьи. В то время практически после каждого спектакля актеры и работники театра собирались и тусили: веселились, разговаривали, общались. Я сначала уходил, а потом втянулся, подружился со всеми. Там я себя почувствовал дома. Удивительное чувство, конечно. Я понял, что если я не хочу всю оставшуюся жизнь монтировать декорации, надо учиться, потому что я ничего не умею. Сначала поступил на театроведа, параллельно начал что-то пробовать, ставить отрывки. Стало дико интересно, после чего поступил на режиссера и стал учиться в ЕГТИ сразу на двух специальностях. Началась моя активная деятельность с лаборатории «Новая Театральная Реальность» в Москве: нужно было за пять дней поставить отрывок – я ставил пьесу Пулинович «Он пропал без вести». Затем решил снять фильм по пьесе Д. Карапузова «Кто любит Панкратова?» за свои, за 0 рублей. Я просто понял, что не могу этого не сделать. Потом появился спектакль «Рыжий» по поэзии Бориса Рыжего и понеслась.

Думал ли ты заняться чем-то другим?

Я тебе больше скажу: никогда не думал, что моя жизнь будет связана с театром. Даже предположить этого не мог, раз не был в нем ни разу до 20 лет. Это все – большая случайность. Надо ли тут говорить, что случайность лежит в основе мира? Не знаю. А может быть, это непознанная закономерность, кто его знает… Никогда не думал, что так получится и сложится, но тем и прекрасно. Я люблю то, что у меня сейчас есть.

Как происходит выбор пьесы, над которой ты будешь работать? И как происходит сам процесс работы?

Совершенно по-разному, и совсем необязательно, что в основе будущего спектакля будет именно пьеса. Конечно, чаще всего какой-то текст есть – некая драматургическая основа, но совсем не обязательно. В основе спектакля может лежать какая-то идея, мысль, высказывание, проблема, о которой хочется порассуждать и поговорить, вопрос, который важно поднять.

Я – визионер, ко мне приходят разные образы, мысли, я фантазирую на разные темы и записываю все это в свою рабочую тетрадь. Это долгий процесс: начинаю с одного, даю волю фантазии, а потом, страниц через десять, понимаю, что вижу совершенно противоположные идеи, не те, что были в начале… Очень интересно наблюдать за тем, как разветвляется какая-то мысль. Я пишу и пишу, пока не почувствую, что у меня мурашки от того, что мне представляется: и тогда понимаю, что хочу этим поделиться.

Я уже не в первый раз сталкиваюсь с тем, что избранницей режиссера становится актриса (жена Александра Вахова – заслуженная артистка РФ Ирина Ермолова, прима Свердловского театра драмы и экс-актриса «Коляда театра» – прим. ред.). Расскажи свою историю любви.

С Ириной я познакомился в театре, она, по-моему, тогда репетировала «Тутанхамон»… Я сидел, смотрел на каждой репетиции – и восхищался этим человеком. Так до сих пор и восхищаюсь. Наверное это все, что я хочу здесь сказать.

Ты с ней обсуждаешь работу, разговариваешь о грядущих постановках?

О предстоящих постановках – нет, не разговариваем. А вот о состоявшихся – да. Или о тех, над которыми сейчас ведется работа. И вот тут начинается самое интересное. Разбор, обсуждение того, что было просмотрено или репетируется. И, скажем так, это очень непросто. Потому что никто не хочет лукавить, все хотят быть честными и говорить друг другу все, что думают. А это порой бывает тяжело выслушать. Нормальная ситуация. Это случается редко, чаще всего мы находим взаимопонимание. Как со стороны Ирины, так и с моей, когда я прихожу в театр драмы. Мы тоже обсуждаем какие-то вещи, я стараюсь аккуратно дать свои советы, высказать свои мысли по поводу спектакля. Иногда это небезопасно. Помню, мы как-то репетировали спектакль «Ромул и Рем», она там играла главную роль. Мы с ней каждый день обсуждали, что происходит: ругались и мирились – все это было очень ярко, на повышенных тонах. Она мне задавала вопросы, я пытался на них ответить, злился, если не мог… Причем, это абсолютно нормально: задавать вопросы по спектаклю, по концепту, по роли, по тому, зачем мы вообще все это делаем. Иногда ответы найти сложно, но это очень хорошая «школа», опыт, потому что в процессе обсуждений надо обо всем говорить – жизненно необходимо – все обсуждать, проговаривать, озвучивать. Мало ли что у тебя в голове? Совершенно не значит, что это правда круто. Необходимо обо всем разговаривать.  Если бы все люди садились за стол переговоров, всем было бы много проще.

То есть, к критике ты относишься нормально?

Все более и более спокойно. Вообще, было очень болезненно, особенно поначалу. К конструктивной критике, к адекватным советам, замечаниям отношусь с большим удовольствием и интересом, послушаю умного человека, который говорит дело. А вот к комментариям типа «Все фигня» не знаю, как относиться. Но слышать или читать такое неприятно. Даже не знаю, почему это так ранит. Раньше все думал, переживал, ночами не спал. Сейчас полегче. Надо понимать, что люди в большинстве своем очень злы. Как злы, так и добры. Хейтеры пытаются выплеснуть свои проблемы, эмоции на другого человека. Вознести себя в этом мире за счет другого. И надо это просто понимать и принимать. Профессиональные критики – тоже живые люди, у них может что-то болеть, они могут встать не стой ноги, устать… И у них есть субъективное мнение по какому-то вопросу. Очень мало я видел и слушал адекватных профессионалов, которые бы на превращались в «12 злобных зрителей». Потому что многие, так или иначе, например, пытаясь держать марку, все равно ругают то, что видят. Они могли бы адекватно оценить, что было, разобрать то, что видели, разложить по полочкам: оценить с точки зрения контекстов, времени, исторического процесса и другого. Иногда они видят то, что ты даже не закладывал в спектакль, потому что многие вещи делаются неосознанно, потом они вылезают и считываются другими людьми. Никогда не знаешь, что увидит зритель, что он поймет. Так что за других говорить сложно – могу только за себя. Я в последнее время научился кайфовать от работ своих коллег. Видел несколько спектаклей, которые меня просто потрясли. Очень сильные впечатления. Получать удовольствие, смотря работы других людей, выискивать положительные моменты, какие-то конструктивные вещи – это очень круто.

За что бы ты никогда не взялся?

Интересный вопрос. Думаю, что театр можно сделать из чего угодно. Театр – везде и во всем. Вот даже вы сейчас читаете то, что я говорю, и будете что-то думать обо мне, оценивать то, что я говорю, представлять, с какой интонацией я это говорю. Будете со мной мысленно вступать в спор – в некий диалог со мной, фантазировать что-то на эту тему. Вот – уже есть театр.

Опиши свой идеальный театр.

Я нахожусь на улице и смотрю на то, как идет жизнь. Как ходят люди, как ездят машины, как дует ветер, как шумит листва, как идет дождь, как светит солнце. Я смотрю бесконечно завораживающий, дико интересный, непредсказуемый спектакль с известным финалом, который неизвестно, когда наступит…